Письма из Парижа
Первое письмо
Живет по-прежнему Париж,
Грассирующий и нарядный,
Где если и не «угоришь»,
То, против воли, воспаришь
Душою, даже безотрадной.
Буквально все как до войны,
И charme все тот же в эксцессере;
На карточках запретных серий,
Как прежде, женщины стройны, —
Стройней «натур», по крайней мере…
И в «Призраках» его разнес
Тургенев все-таки напрасно:
Здесь некрасивое прекрасно,
И ценны бриллианты слез,
И на Монмартре Аполлон —
Абориген и завсегдатай.
Жив «Современный Вавилон»,
Чуть не разрушенный когда-то…
Там к Наслажденью семафор
И лириков король, Поль Фор,
Мечтает о волне соленой,
Усевшись в цепком кабаке,
Тонущем в крепком табаке,
Где аргентинское танго
Танцует родина Пого.
Столица мира! Город-царь!
Душа, исполненная транса!
Ты положила на алтарь
Гражданство Анатоля Франса.
Вчера в Jardin des Tuileries
Я пробродил до повечерья:
С ума сводящая esprits,
И paradis, и просто перья…
Кабриолеты, тильбюри,
«Бери авто и тюль бери,
И то, что в тюле»… Я пари
Держу: так все живут в Paris.
Однако бросим каламбур,
Хотя он здесь вполне уместен.
О, как пьянительно-прелестен
Люблю бродить по Lauriston
(Поблизости от Трокадэро),
Вдоль Сены, лентящейся серо,
К Согласья площади. Тритон
И нимфы там взнесли дельфинов,
Что мечут за струей струю.
Египет знойный свой покинув,
Спит обелиск в чужом краю.
Чаруен Тюльерийский сад,
Где солнце плещется по лицам,
Где все Людовиком-Филиппом
До сей поры полно. Грустят
Там нифы темные, и фавны
Полустрашны, палузабавны.
Деревья в кадках, как шары
Зеленокудрые. Боскеты
Геометричны. И ракеты
Фраз, смеха и «в любовь игры»!
О, флирт, забава парижанок,
Ты жив, куда ни посмотри!
В соединении с causerie —
…
Стою часами у витрин.
Чего здесь нет! — и ананасы,
И персики, и литры вин,
Сыры, духи, табак. Для кассы
Большой соблазн и явный вред,
Но неизвестен здесь запрет.
Притом, заметьте, скромность цен:
Дороже лишь в четыре раза,
Чем до войны. И эта фраза
Мне мелодична, как «Кармен».
Здесь, кстати, все, что ни спроси
Из музыки, к твоим услугам,
И снова музыкальным плугом
Вспахал мне сердце Дебюсси…
А «Клеопатра», Жюль Масснэ?
«Манон», «Таис», «Иродиада»?
По этим партитурам рада
Душа проделать petite tournee
(Тут мне припомнился Кюи,
Масснэ «расслабленным Чайковским»
Назвавший. С мнением «таковским»
На всем незримое клеймо:
«Здесь жизнь — как пламя, а не жижа».
— Я лишь пересказал письмо,
Полученное из Парижа.
Второе письмо
На ваш вопрос: «Какие здесь
Заметны новые теченья?»,
Отвечу: как и прежде, смесь
Ума с налетом поглупенья.
Apollinaire, Salmon, Sendras —
Вот три светила футуризма!
Второе имя — слов игра! —
Нас вводит в стадию «рыбизма»,
Иначе — просто немоты:
Для уха нашего беззвучно
Их «нео-творчество»; докучно
Оно, как символ тошноты.
А «дадаизм», последний крик
Литературной ложной моды.
Дегенератные уроды
Изображают крайний сдвиг
«Ambassa deurs»
Актер, игравший дадаиста,
Кричал: «Да-да!» — по-русски чисто —
Дадаистический пример!..
От пышного «Folies-bergeres»
До «Noctambules», мирка студентов,
Их пародируют. Одни
Они — объект экспериментов
Неисчерпаемый. Они —
Великовозрастные дурни.
В салоне, в парковой тени
И в подозрительной «амурне»
Они завязли на зубах…
Ошеломляющая «слава»
Дегенератов (тлен и прах!)
Плывет, как восковая пава…
Исканье — вечный идеал
Художника. Но эти «томы» —
Весьма плачевные симптомы.
Теперь, когда весь мир устал
От шестилетней гнусной бойни,
От глупых деяний и слов,
И побросать «хвосты ослов!»
Уже в прославленном кафе
Среди Латинского квартала
Моя знакомая встречала
Тонущего в своей строфе,
(А может статься — и в софе,
Как в алькермессе!..) солнцепевца,
Решившего покушать хлебца
Французского. Итак, Бальмонт
Вошел под кровлю «La Rotonde»,
Где не бывал шесть лет. За эти
Лета немало перемен,
Но он все так же вдохновен
И непосредственен, как дети.
Литературно обрусел
Париж достаточно. На кейфе
Живет в Contrexevill'e Тэффи,
Сменил на вкус бордоских вин
«Денатуратный дух Расеи»,
Вотще свой огород посеяв,
— Куприн,
«Последних новостей»!..
И, как ее ни ороси я,
Суха грядущая Россия
Для офранцуженных гостей…
В Париже — полу-Петербург,
«грыжа»,
Болезнь России, для Парижа, —
Заметил друг словесных пург,
Который брови вдруг насупил, —
Как для купчих московских — жупел.
Наш русский человек «осупил»,
Что льется изо ртов рекой
Она обратно… Для француза
Эстета до мозга костей,
Избегших «грыжи», — вроде груза
На модном галстуке. Но он,
Француз, любезен и лощен:
Ведь узы прежнего союза
…
— умолкни спор!
1920